Кубанский №2
Писатель февраль 2010
Ежемесячная литературно-просветительская газета Краснодарского краевого
Книжный мир
И полыхает пожар дождя...
Горобец Алексей Борисович. И полыхал пожар дождя… Стихи. – Краснодар: издательство «Раритеты Кубани». – 2009 г. – 84 стр.
Поэзия Алексея Горобца грустна, но необычно светла. Она мудра и до предела искренна. В новом – десятом – поэтическом сборнике автор остаётся верен столь характерной для него любовной и философской тематике. Помимо новых стихотворений в сборник включены и некоторые стихи из предыдущих изданий.
* * *
Шиповник обезумел от весны –
От этих гроз,
От этой влажной страсти!
Но суховеев пыльные ненастья
Свершат своё,
Свирепы и скушны.
И вот –
Цветов запёкшаяся кровь,
Сухой реки разбитое корыто…
Нам доживать – колючим и забытым –
И в прошлое
Стучаться вновь и вновь…
Тая в душе прощёную любовь
И в сердце –
Непрощённую обиду.* * *
На запах слов,
На скрытое звучанье,
На тишину и на размах крыла
Судьба нас изучала, приучала,
Да, видно, так и недопоняла…
И мы пылим дорогами своими,
Не слишком в лес, но всё же по
дрова,
В степную дымь,
В дождливый зной свой синий…
Трава, роса…
Счастливая Россия…
Спасительные русские слова.* * *
Умой слова,
Повычеркни красивости
И удержи – хотя бы до утра! –
Любовь к печали,
Верность справедливости
И тайнопись гусиного пера.
Оставь свою избыточную мудрость
Дождям – и не таи, тем паче, зла
На скаредность и сумрачную скудность
Осеннего усталого тепла.
И наших рук разомкнутые тени,
И память губ, что я не превозмог –
Калиткой скрипнут, ступят на порог…
И сны твои читая между строк,
Рассудит нас усталый и осенний
Наш Бог любви,
Любви печальный Бог.* * *
Журавль колодезный,
Сухой ветлы распятье,
Плетень, копны колючая постель.
Переплелись в восторженном объятье
Ночная повитель и жаркий хмель.
А наше счастье нас не одолело –
Жизнь поднесла нам горестную чушь:
Всё, чем любовь нас одарила смело,
Ты уберечь,
Сберечь для нас хотела…
Но совместить, конечно, не посмела
Сплетенье тел с антагонизмом душ.
* * *
Её искал я три нелёгких дня.
Мы, наконец, друг друга повстречали.
И вот она взглянула на меня
Разбойными холодными очами.
Мы замерли.
И сразу, вразворот,
Она рванулась – выстрелу навстречу!..
И захрипев,
Свалилась на живот,
Под шерстью напрягая волчьи плечи.
Багрилась волчьей яростью земля,
На мёртвых травах слёзы замерзали.
И мир смотрел, ощеряясь, на меня
Моими
Опустевшими глазами…***
А жизнь – опасна и строга.
Сохатый почесал рога,
Напряг тяжёлый лоб – и
Вдруг не узнала берега
Парнокопытная нога:
Болота, плавни, топи…
К воде приладилась ольха,
Глухие травы-стены.
И в небо
Он вознёс рога,
И понял я – антенны!
Не знаю, где он пребывал,
В какой такой пустыне,
О чём и с кем он толковал,
Но мой отчаянный сигнал
Он – всё-таки! –
Воспринял!
И – в воду, в топи, напрямик!
А дальше – степь, околки…
О, просветленья миф и миг,
Обломки и осколки!
А я – к себе.
Но не успел.
Куда мне без сноровки!..
И спину мне обжёг прицел
Оптической винтовки…
* * *
Не любят их – худых и сирых,
Героев свар и мелких драк.
Пасёт несытая Россия
Бездомных брошенных собак.
Они юлят с улыбкой жалкой
У остановки, где «чипок»,
И кто-то тянется за палкой,
И кто-то бросит им кусок…
И не расслышать,
Не подслушать
Счастливый всхлип собачьих снов,
Где дым и дом, очаг и кров,
И безоглядная любовь,
И в небе страждущие души
Бездомных белых облаков…
Житейские истории
Житейские истории: кубанские писатели в моей творческой судьбе \ Г.Пошагаев. – Краснодар: Совет. Кубань, 2010. – 144 с.: ил.Мать умерла, и я попал в детдом... Суровое, но доброе время пережили мои однокашники. Как братья и сестры, были привязаны друг к другу детдомовцы, и это благодаря директору-фронтовику, учителю истории, которого мы все любили. Он и на рыбалку с нами ездил, и в походы ходил, всегда что-то рассказывал о войне и никого в обиду не давал. Переписывался с теми, кого выводили в самостоятельную жизнь, интересовался, кто, как устроился, очень переживал, если в беду попадали. Воспитатели и кухарки скучали по ним, приветы в письмах передавали, наказывали, чтобы не забывали детдом. И отправляли посылки с крупой, с маслом. «Что надо, ребята, пишите и не стесняйтесь!» – каждый раз напоминал директор в конце своих теплых посланий.
Детдома в селе Ванновском, где я рос, как такового больше не существует. И все же по зову души частенько туда наведывался. Веяло запустением и заброшенностью от спальных корпусов и прачечной. Входишь на территорию – и как-то не по себе становится от жуткой тишины. У колодца тополя разрослись, которые мы когда-то сажали, и шорох листьев тотчас вызывает во мне грустные, сладкие воспоминания. Почему-то до сих пор не выходит из головы Женька Балабан. Мы тогда с нею учились в четвертом классе. Высокая, рыженькая, некрасивая. Но было в ней что-то такое завораживающее, чем-то напоминала мне мать: глаза... как они ласково смотрели на меня, а с каким чутким вниманием Женька относилась к тем, кого обижали... Не знаю, что со мной сотворилось, но я ни одного дня не мог жить без этой девчонки. Я ревновал, если она смеялась и разговаривала с другими ребятами. Я хотел, чтобы Женька только со мной общалась. Страдая тайком, проводил бессонные ночи. А чтобы вырвать из сердца девчонку и не думать о ней, стал почитывать книги художественные, увлекся, да так, что сил не было оторваться. Пожалуй, они и спасли меня от отчаяния. В них я находил утешение, было страшно интересно, о чем пишут писатели, и всей душой, конечно, полюбил книги. Читал много и жадно, они заражали романтикой. В летние каникулы, когда в школе прекращались занятия, мальчишки обходились без одежды и обычно слонялись по двору в трусах и босиком. В таком виде я часто взбирался на старую высокую шелковицу, что росла возле столовой, и, спрятавшись в листьях, радуясь уединению, принимался за чтение книги, взятой в библиотеке. Никто не мешает, ребята и девчонки бесятся на территории и у стен корпусов, игры устраивают, а мне здесь хорошо под небом, птички чирикают, одно удовольствие окунуться в захватывающий сюжет.
Все еще не забывается курьезный случай, произошедший со мной. Как-то, отобедав, прихватил я книгу и полез на это самое дерево, замаскировался и погрузился в содержание. Но что-то не захватила она меня, полистал страницы и, заскучав, стал позевывать. Тут подошли ребята к скамье, что находилась под шелковицей, вздумалось им поиграть в карты. Меня они не видели, я притих, сверху наблюдал, с каким азартом шлепали самодельными картами и вскоре горячо расшумелись. Кто проигрывал, тому отвешивали по лбу щелчки. Порою чуть ли не до драки дело доходило, выясняли, кто мухлюет и кто неправильно отбивается...
А тем часом над селом в небе кружил самолет-кукурузник, видимо, с воздуха обрабатывал удобрением поля. И все бы ничего, да монотонный рокот мотора усыплял. Опустив голову, я сонными глазами смотрел на игроков и не заметил, как заснул. Да как грохнулся с дерева, свалился вместе с книгой на головы сорванцов. Это надо было видеть, как они перепугались – вмиг отскочили, разбежались! После выяснилось, оказывается, им всем померещилось, что что-то упало на них с самолета-кукурузника... Посмеялись, нахихикались, только мне одному было не до смеха: из-за вывиха плеча не мог рукой пошевелить. Кто-то сбегал на хоздвор за подводой, и меня отвезли в больницу...
Но не это важно, а то, что на этой же шелковице я взахлеб потом читал роман кубанского писателя Виктора Николаевича Логинова «Дороги товарищей», книгу интересную, которую затрепали детдомовцы. Ведь автор описывал жизнь молодежи, ее героизм в годы фашистской оккупации, и это было нам, потерявшим родных, близких, небезразлично. И мог ли я предположить, что когда-нибудь судьба сведет меня с самим Виктором Николаевичем Логиновым?
В мае 1969 года я был приглашен на семинар молодых литераторов. Обсуждение рукописей проходило в Краснодарском отделении СП по улице Красноармейской. Произошла, можно сказать, моя судьбоносная встреча с Логиновым. Волнуясь и радуясь, я предстал перед писателем. Не верилось, что он и есть автор той известной, полюбившейся детдомовцам книги, которую я читал на дереве!
Виктор Николаевич по-доброму отнесся к моему творчеству, и рассказы, отмеченные им, легли впоследствии в основу первого сборника прозы с названием «Светофоры зеленые», вышедшего в местном издательстве в 1978 году. С тех пор Логинов внимательно следил за моими литературными новинками, подсказывал, давал дельные советы, а главное, верил в меня. И правильно отметил Георгий Ефременков, что Виктор Николаевич при читке рукописи «никогда не занимался правкой, не вторгался в текст, был бережлив, считал, что писательское слово должно идти к читателю так, как оно легло на бумагу, а следовательно –на душу...»
Логинов, кстати, находил время поговорить со мной не только о творчестве, но и о жизни, о семейном положении, интересовался, в какой обстановке пишу, что мешает сочинительству и нельзя ли уйти с производства и полностью посвятить себя писательству, чтобы совершить прорыв, как в свое время сделал он, сумев написать и издать немало новых книг? К сожалению, я не имел возможности бросить работу и последовать его примеру, тем не менее писать продолжал, пусть и урывками.