Кубанский писатель, №5, 2011

«На перепутье солнечных ветров»
(к 75-летию поэта Алексея Горобца)

Творческую судьбу большого кубанского поэта Алексея Горобца можно считать успешной уже потому, что его божья искра окрашена исключительным своеобразием, непохожестью на основную массу стихотворцев: "Строчишь слова, пугаясь их значенья, Пытаясь обуздать их разнобой, Чтоб примирить с любовью нетерпенье, С рассудком мудрость, С мудростью покой".

Поэт прямо-таки физически ощущает многообразие и своеобразие посылаемой ему свыше лексической стихии, одновременно и "пугаясь", и радуясь этому дару небес.

Ему свойственно также столь органичное и неразрывное слияние с природой, что невозможно представить его стихи без "разбойного плюща", "многодумных дубов", "простудного лепета лип", "промоклых, растрепанных ветров", "косой архитектуры дождя" и прочих равноправных (наряду с авторским "я") участников его поэтических творений.

"Старенькое солнце", "пыль-ковыль", "жимолости мреющее рденье", "растерянность брошенных ив" и т.п. – такие обороты речи кровно присущи Алексею Горобцу, делая узнаваемым и неповторимым его стихотворную стилистику.

"Освежи мне язык, муза огненных азбучищ", – так вполне мог бы воскликнуть не только А. Вознесенский, но и наш поэт, речь которого освежают и вполне уместные в его контексте архаизмы типа "опричь", "мокрядь", и заимствованные у просторечия словечки вроде "избодался вусмерть смолоду", "передыху не было и нет", и что-то наподобие неологизмов: "и дымь, и темь", "враздрызг, вразмах", "иглилась слеза", "мендельсонят на ветру антенны" и т.д.

Порой из-за обилия лексического материала, переходящего в этакую словесную колоратуру, отдельные стихотворения выходят из-под контроля автора и несколько теряют в поэтичности, но музыка в них все равно остается ("Исполнится надежды и отваги", "Не надо бояться жить иначе").

Усилению художественной выразительности стихотворений служит изящная звукопись, тоже органично присущая нашему автору: "в околках, в колких кучерях", "чья участь – безучастье". "балясина болит", "и льдистая все иглилась слеза", "повитель плетень переплела", "вдоль старых плесов лесополоса" и многое другое.

Помимо вышеназванных языковых и художественных средств, сама поэтическая мысль у Алексея Горобца всегда неожиданна, свежа и философски мудра:

Отдельно хочется сказать об образности и метафоричности, свойственной нашему поэту. Вот только несколько примеров: "Пожухлой листвой, уплатившей свой желтый оброк" "И сном, и сеном дышит бесконечность" "И ароматом пыли утеплю следы в душе, что так глупы и сладки" "И тычут пальцем в небо ветряки" "Студеные ладони сквозняка" "а снег спешит – и упадает в грязь, и лужи осыпает мелкой бранью" "балбес оторопелый – куст жасмина" и т.д. и т.п.

Магистральной для Алексея Горобца (как для лирика, чьи стихи всегда окрашены серьезными раздумьями, острыми эмоциями и глубокими переживаниями) является, конечно же, любовная тема.

Естественно, что периодически, в зависимости от проживаемого этапа человеческой и творческой биографии автора, она меняла свое звучание, но ее присутствие ощущалось всегда и ощущается поныне, ибо:

Алексей Борисович, окончивший в 1960 году ленинградскую Военно-медицинскую академию, по праву может быть причислен к яркой плеяде русских врачей-писателей, ибо (как когда-то Антон Чехов и Михаил Булгаков) он является врачевателем не только тел человеческих, но и душ.

Являясь постоянным автором литстраницы в "Медицинской газете", он по итогам 2008 года был удостоен премии им. М. Булгакова.

Стихотворения Алексея Горобца публиковались в журналах "Наш современник", "Континент" (Париж-Москва), "Родная Кубань", "Аврора", "Русская жизнь", "Кубань", "Звезда Черноморья", в газетах "Литературная Россия", "Трибуна", "Литературная Кубань" в 2005 году состоялась его публикация в американском альманахе "Лебедь", а в 2010 году в альманахе "Русская поэзия. XXI век".

Краснодарский композитор-песенник Ольга Черевко создала на стихи поэта цикл песен, пользующихся большим успехом.

Завершая статью, могу с полным основанием сказать, что мой давний друг А.Б.Горобец встречает свой очередной юбилей в ореоле заслуженной читательской любви, профессионального признания и что его славное имя по достоинству заняло почетное место в кубанской и российской литературе.

«Нас давно образумила осень, нас давно приручила зима...»

В потоке нахлынувшей ныне на читателя безликой литературы отрадно остановить дыхание на подлинно поэтической строке, продиктованной не тщеславием, а поэтическим восприятием жизни.

Алексей Горобец всю свою жизнь занимался делами, далекими вроде бы от литературы, но имея от природы дар художественного видения, очень быстро реализовал его, взявшись за перо в зрелом возрасте. Реализовал успешно, о чем говорят его поэтические сборники, сразу обративших на себя внимание.

Достаточно перелистать несколько страниц, чтобы осознать и почувствовать присутствие поэта.

Уверен, что читатель, уже знакомый с творчеством Алексея Горобца, с интересом примет органичные и современные строфы его новых стихов.

Настоящая поэзия – всегда – открытие. Подлинная поэзия удивляет, завораживает и покоряет. Неожиданным открытием и приятным удивлением стали для меня стихи Алексея Горобца.

Он умеет смотреть на мир через какие-то особые очки. Природа в его стихах-живая и дышит. Мне, как в большей степени детскому поэту, симпатичен такой невероятный взгляд на явления природы и события души.

Специально не цитирую стихи и яркие строчки автора, поскольку не хочу, любезный читатель, заранее лишать вас радостных открытий и приятных удивлений.

...И нежное слово – россия, и тихое слово – любовь

Первая книга Алексея Горобца называлась «Старые акварели*. Она если и была экспрессивна, то в экспрессии этой как-то неразрывно сочетались старомодность и юношеский азарт.

Книга «Зимние дожди» – трагический выдох. Слишком уж много наломал дров век-волкодав. И стихи эти по драматизму, по своей метафорической сути, как нельзя лучше подходят к заключительным строфам века.

Уже два года подряд по всей Кубани, по России, по Миру идут проливные дожди. В конечном итоге они нас могут превратить в квакающие огурцы. Таков жизненный текст. Мы демагогичны, льем воду, тушим ею и разбавляем искренность чувств. Но философы называли человека думающим тростником. А тростник живет на болоте. И из тростника получаются нежные дудочки. Надо пройтись вслед за этой стихотворной дудочкой Алексея Горобца, чтобы увидеть не ординарную воду, а «волшебных созвездий полет», и «беспечной радуги соцветья». Природа в стихотворных текстах А. Горобца, как эта радуга. Она жива, и ей присущи человеческие качества.

Поэзия Алексея Горобца – это психология и философия, и драматическое действо. Его книги так насыщены чувствами, что каждое стихотворение надо читать отдельно от другого, через время.

Да, все-таки мы не квакающие огурцы, и даже не тростник, а флейты. И после трагического выдоха непременно последует жизнелюбивый вдох. Об этом стихи.

Заболевший черной немочью великий поэт Александр Блок, разуверившись в силе аптечных снадобий, в припадке отчаяния, стал бить пузырьки с лекарствами об пол.

Его уже не могла помочь великая целительница поэзия. Болезнь оказалась запущенной, а вера в аптеку фальшивой.

Так Блок и помер среди фармацевтических осколков, хватаясь взглядом за « ледяную

Год назад я разговаривал с одним из первоклассных мастеров чистой, поэтической прозы Виктором Лихоносовым. Виктор Иванович развел руками: «Не знаю, не знаю, кто может спасти положение. Может быть уже и поздно?»

Но взгляд у писателя был не пессимистическим. С лукавинкой.

– Что остается? Бить ампулы? Швырять об стены лекарства, колотить об пол флаконы?

– Спасти положение могут только русские интеллигенты: врачи, учителя, библиотекари, музейщики? Но где они? Уплыли вместе с Атлантидой? Или с «философским» пароходом.

Тут Лихоносов совсем оживился: «Они есть, они будут»

В конце прошлого года, неизвестно почему, я вспомнил этот случайный разговор. И пришел на память Блок. Не тот, что бил аптечную посуду. Другой, юный. В именье Прекрасной Дамы Любови Дмитриевны Менделеевой он ставил поэтические спектакли для себя и для народа. Назывался театр просто «Балаганчик»

– А что если, а что если? – подумал тогда я, – ударить по задремавшему народу не автопробегом, а театром. Создать подобный «Балаганчик» среди кромешного балагана.

И назвать этот народный, поэтический театр вызывающе «Мельпоменой»

Поймите правильно: я не шизофреник, равняющий себя со Станиславским и Немеровичем, я просто чудак. В нашей кубанской занюханке, в станице – «Мельпомена»

В станичном Доме культуры нашлись люди, которых я расшевелил. И глава поселения (бррр…не тюрьма, чай!) Владимир Анатольевич Побожий, как теперь говорят, откликнулся.

Первый поэтический спектакль мы решили «сотворить» по поэзии Николая Рубцова. Почему Рубцова? Очень просто. Николай Рубцов из тех, кто точно предсказывал судьбу России и судьбу русского народа. На полвека вперед он видел «кресты, кресты в окрестностях России». Видел и новых «татар и монголов».

Рубцов не слепая Ванга. Но вот по данным последней переписи населения народу нашего убавилось на 2,5 миллиона. А «татар и монголов» значительно поприбавилось.

Все мы немножко лошади и татаромонголы тоже, стали совершенно забывать, что такое поэзия и музыка. И как не забыть. К той же поэзии стали относиться как к сумасшедшей девке, забредшей в супермаркет. А к музыке! Кому нужна Анна Герман со своей придурью-нежностью, если по «Русскому радио» на миллионную аудиторию бесстыдно орут в микрофон: «Танцуй Россия, плачь Европа, А у меня самая красивая попа».

Или вот – выходит на эстраду молоденькая красавица, кудряшечка с голым пупком. Как звать то? Оказывается Власом. Извиняюсь, Максимом.

Или вот отколотый номер: Верка Сердючка! Ничего себе: Верка…вовсе наоборот. Дебелый мужик, требующий одним махом вина «Уаны» и целую пачку сигарет.

Да наш самодельный театр МХАТ по сравнению с этой фанаберией…

Этот скиталец твердо верил: Россия оклемается, она выживет, несмотря на «Уану». И он призывал Русь, русских, хранить себя, а не хоронить. Достаточно плакальщиков.

Плачь по России – жирная кость для господ-товарищей.

Да, это же жутко выгодно, чем больше россиян положишь в могилу, тем больше нефти для этого сословия. Из нас с вами сварят эту нефть?! А из костей – уголь высекут.

Мы уже с крохотной, самодеятельной труппой выступили без рыданий и даже без вина «Уаны». Перед этим сами зазывали публику. Публика иронизировала: «А пивасик, а «Мочаковское» будет».

Когда наши слабые, непрофессиональные голоса читали стихи (роль поэта Н. Рубцова играл молодой менеджер крупного магазина Максим Скрипов) и когда юная же, не слышавшая никогда раньше о Николае Рубцове, Юля Чучкалова спела под конец спектакля «Скиталец» «Звезду полей», на глазах у зрителей выступили светлые слезы радости.

Самодеятельность. Без поз, жестов. Дилетантизм. Но стихи, Рубцов!

И вздохнули все потом свободно и весело. Весна! Деревья зеленым проклюнулись. «Не надо печалиться»

Что же это за феномен такой: русская поэзия?!

Отнюдь – не «Цветы Злаа», а – «Звезда полей». И еще – «Зеленые цветы», нереальные, фантастические, к которым русский или, вообще, российский человек стремится всю жизнь.

Когда мы жили одним дыханием, читали того же Блока, шли в «Лужники» на Андрея Вознесенского и Беллу Ахмадуллину, разве мы болели тогда? «Мы тянемся к стихам, как к травам от цинги», – внушал тогда тонкошеей Андрей Вознесенский и вылечивал.

Ушли в мир иной А. Вознесенский и Б. Ахмадулина. Они, приложившие руки к лекалам современной жизни, попали под ее гильотину. Об их уходе вякнули раза три по телеку да и забыли, не вобла. Зачем они нефтеперегоншикам. А уж Рубцов, Кузнецов, Прасолов? «Чур меня, чур». Или Некрасов? «Там били женщину кнутом, крестьянку молодую». Прибежал поэт с Сенной площади и сразу уцепился за гусиное перо: «Сестра моя родная!» Вот это сочувствие!

Или вот у Александра Сергеича, у Пушкина – за котенком Дубровский в полымя кинулся. У Достоевского – убита старуха процентщица, а он, Раскольников, убийца, мается и решается-таки на каторгу, в Сибирь. Вот это поэзия, поэзия духа!

И как же нынешнему гаштету с паштету не сопротивляться. Сопротивлялись всегда «С торжищ житейских, бесцветных и душных, Видеть так радостно тонкие краски…» ( А. Фет).

Поэзия – душа наша. Не проституция – поэзия. Пусть их проститутки сочиняют сказки для малышей. Они, силиконовые мадонны эти, и на крест могу залезть, чтобы на камеру отсняли. «Мани, мани»

Стихи – товар невостребованный. Как штаны-клеши с электролампочками. Рынок заполнен «криминальным чтивом»? .. Почему? Элементарно, Ватсон. Чтобы мы привыкли к убийству, к этому самому смертному греху? Не к стихам привыкали, они ведь учат чему «В моей руке, какое чудо, твоя рука». Они чуду учат, «чудному мгновению», а надо кровавому разбою натаскивать, да половому соитию с макакой.

Бравый солдат Швейк рекомендовал заболевшим заворачиваться в мокрые простыни или делать клистир, клизму, если уж хворь совсем запущена.

Криминалисты вместе с Козьмой Прутковым учат: «Зрите в корень. Кому это нужно». Нужно хозяевам жизни.

Мой сосед отвечает, путает слова: «Олигаторам». Так он не шутит, так он думает. А для чего воспитателям «социума» такая литературная «поножовщина»? Чтобы одичали и вымерли. Чтобы свихнулись! Хлеба поменьше, зрелищ более. Порны для беспорточных. Не душевной литературы.

Но ведь есть другие примеры. И не только в России. В древней Элладе, возле Афин, по сию пору существует театральный город Эпидавр. Сюда древние греки ( и современные) ездили(ят) смотреть и слушать Еврипида и Софокла. «Нужно есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть».

Древние инженеры соорудили театр на вольном воздухе. Дошлые они были. Мраморные скамеечки нагревались за день. И вечером так приятно сидеть на них внимать греческим гекзаметрам. Умудрились эллины без Корбюзье создать архитектурный ансамбль так, что слышно одинаково и на первом ряду, и на последнем.

Все просто: инженеры делали все это с любовью – они пылали страстью к литературе.

А вот еще пример мудрости. Перед началом олимпийских игр эллины устраивали поэтический турнир. И это было запевом ко всем атлетическим соревнованиям. А мы то, а мы? Мы для разогрева публики обучаем своих Прекрасных Дам лупцевать друг друга. И чем кровавее у них выйдет, тем лучше. Достает зрелище аж до спинного мозга. Бокс, кик-боксинг, футбол. Ума нет, считай… сами понимаете. Пушечный удар футбольного мяча прекрасно отбивает у современных, феминизированных Венер всю их фертильность, детородность то бишь.

Но мы об инженерах. И у нас по « ату» Президента кинулись реанимировать инженерные отряды. Но ведь этого сделать с кондачка, коню понятно, невозможно.

Инженеры-фантазеры. Упадет яблоко на ученое темя, они тут же откроют закон всемирного тяготения. Тестю А. Блока Д. И. Менделееву, приснилась «Периодическая система элементов».

С «сего» она приснилась. Менделеев был одарен талантом воображения. Поэтами от науки оказались все: Артамоновы, Кулибины, Лодыгин, Можайский, Циолковский... Инженер и поэт – близнецы братья. Кто больше матери истории ценен? И не к чему смеяться над фразой: «Писатели – инженеры человеческих душ». Ведь так оно и есть. Как скроишь в детстве душу, такой она и пребудет на всю оставшуюся жизнь. Кто автор этих святых слов? Сталин, Горький? Народ!

Между прочим И. В. Сталин, и это абсолютный факт, великолепно знал и прошлую и современную литературу. Поэзию в том числе. Он у товарища своего Максима Горького

(не путать с певицей «Максимом») спрашивал разрешения придти к нему в дом на литературный вечер. И тихонечко молчал пока «инженеры человеческих душ» спорили. Трудно представить себе, что наши теперешние владыки попросятся в гости к Валентину Распутину или к вышеназванному Виктору Лихоносову. И будут они в этой фантастике сидеть в сторонке, внимать. Теперешние писатели и сами того захотели и их назначили на роль половых, трактирных слуг, пустоплясов. «Гарсон, кружку пива!»

Их труд, порой поистине грандиозный, сравнивается с выкрутасами ди-джея. Рядом где-то стоят всемирный праздник поэзии и всемирный день ди-джея. К миксеру, к шприцу приравняли перо?

Короче говоря – «нашествие», черная немочь…И она ползет, как колорадский жук. Дихлофоса бы, да где ж его напасешься?!

А вот где. Не надо шугать литературу со школьных программ. Нельзя первоначальное слово (по библии так) пускать на распыл. Абсолютно точный, проверенный факт – львиная доля учителей пошли в педагоги, потому что боготворили литературу.

Что сейчас? А сейчас им подложили кузькину мать в форме бабы ЕГЭ. Разымайте музыку, математикой! Учите детей амфибрахию, метафорам, и каким-то окси… (простите) моронам. Не надо о любви и страданиях, вам же ЕГЭ сдавать! Рыдают облопошенные учителя. И вовсе не так, как они светло плакали на нашем спектакле «Скиталец». Горько и безрадостно. Нутряно рыдают.

Они, те самые, ставшие сельской интеллигенцией учителя, еще не потеряли здравый смысл. Они не все отдали пошлину пошлости. И оксимороном. Не все уткнулись в телесериал «Институт благородных девиц». А если и уткнулись, то с критическим взглядом. О чем сия телелента? Элементарно, Константин! Сия лента о публичном доме. Ах, не так надо было называть этот сериал, а по-купрински точно «Яма». В сем создании милые, Прекрасные Дамы, вместо того, чтобы в кринолинах учиться читать стихи, петь, танцевать, секретно проституируют. Не удивлюсь, если к концу сериала «благородные девицы» в каретах запросят «Уаны» или станут ширятся эфедрином. Побойтесь Бога, господа создатели пошлятины в аксельбантах и кружевах. Не существовало такого вертепа. Не бы-ло! А Великий князь К. Р. писал душевные стихи.

Но, предположим, случилось. Сорвалась «благородная девица»… Да старосветские да и младосветские помещики, узнав о том, что девичий институт, похож, на сераль, так бы вздрючили своих дочек-девиц, что те на век бы остались старыми девами.

А русская литература, и особенно крылатая ее часть – поэзия, для любого русского человека была не маковым, а материнским молоком. И ею питались все малороссы-великоросы: священники, врачи, инженеры, экономисты, даже юристы. Лермонтов– офицер, Мусоргский – гвардейский прапорщик, Толстой – артиллерист, Гарин-Михайловский, Достоевский – инженеры, врачи – Вересаев, Чехов, Булгаков. О, господи, все они были вскормлены великой Ариной Родионовной, русской литературой, музыкой, поэзией!

Телевидение – отросточек. Но и его жалко упускать. Почему экран, изобретенный русским ученым Зворыкиным, захватили беса-рабы. И там всегда в любой час «домового хоронят и ведьму замуж отдают». И почему это день и ночь «Тятя-тятя, наши телесети тащат мертвеца»? Почему не пригласят умнейших потомков Льва Толстого и Михаила Шолохова. Ведь нам, электорату, пока еще не народу, будет интересно, полезно, патриотично. Господа-товарищи, владельцы «заводов и пароходов», кто будет нефтяные вышки защищать? Неровен час и мировое сообщество захочет вдруг отобрать у вас каменный уголь, нефть, «базовый элемент» и проч., и проч… Вы уподобитесь диким помещикам из Салтыкова-Щедрина (Слышали про такого пишущего сатиру вице-губернатора Твери) будете лишь скукоженно скулить: «Не за-а-амай!»

Почитывайте, господа хорошие, мировую классику.

И «виждь и внемлив», прикажите гарсонам-прислужникам и минобраза и минкульта: не надо препарировать русскую литературу, русский язык. В. И. Даль ясно выразился «Толковый словарь живага, великорусского языка». «Живаго» – живого! И вы его хотите на хирургический стол, под оксиморон! Да любой могучий язык не может это вытерпеть того даже под наркозом.

Поэт, посидевший в сталинских лагерях, Ярослав Смеляков как-то вздохнул светло и грустно:

Одна девочка все же у почти забытого теперь Смелякова осталась. Поэзия. Она и у нас еще… Бродит в лунном свете, среди ночных аптек, еле жива. Ужасается лишь и бретельки ночнушки поправляет… Еле дышит…

Аптек-то вон сколько. Палку кинь, попадешь в аптеку. Они смотрятся сквозь ледяную зыбь канала.

Пророк Блок сочинил простенькое и гениальное: «Ночь. Улица. Фонарь, Аптека».

О чем думал в тот роковой час стихотворец?.. Можно ли аспирином вылечиться от тоски?! Блок в этом своем последнем припадке ясно осознал, поэзия – единственная спасительница русского человека.

Спасительница и от бледной, и от черной немочи, от оскудения души, от полного ее, тотального инфаркта.

Все остальное просто – карнавал, который в переводе с языка бюргеров означает «Праздник мяса».

Ветерану войны Ивану Селиверстовичу Журавель, морскому старшине, исполнилось 88 лет. Превозмогая тяжесть в ногах и тоску по недавно умершей супруге, он потихонечку, целыми днями трудится на своем дворе: кормит и доит козу, содержит пяточек кур и собачонку Кнопку. Одинокий, все делает сам. Нельзя сказать, что в доме образцово, но порядок есть. Ему хватает времени на рыбалку – любитель, большой любитель. Его заветные словечки: «дело не в пирогах, а в загибах» или «чем больше трудишься, тем дольше живешь», «работа – это жизнь». Артиллерист, песню «Артиллеристы, Сталин дал приказ...» поет часто. Но, надо прямо сказать, – с войной ему повезло – с первого до последнего дня служил в «раю», на берегу Черного моря, за Туапсе, на склоне горы, наводчиком большой береговой пушки. Ствол только у такой пушки длиннее пяти метров, и вечно смотрит он в морскую даль.

Дни и ночи для солдата-наводчика расписаны поминутно: подъем – занятия, обед – опять занятия, минутка отдыха и сон. С ума можно сойти. Но служба, есть служба – «не любо, а смейся». Зато, орудие всегда было готово к бою, в любую минуту могло начать стрельбу.

И вот, рано утром, как только рассвело, смотровые на вершине горы увидели выползающий из-за горизонта вражеский корабль. Моряки знали его, но никогда не видели, а тут на тебе, ползет фашист. Вмиг объявили тревогу, еще миг – и наводящий кричит во всю мощь:

Три года ждали этого слова, поглотившего тишину. Три года в даль смотрели и дождались. Раскатом грома бухнула пушка, страшный звук подмял под себя все земное. В начале полета снаряд был виден, но скоро исчез, и еще миг – там, на горизонте вдруг взметнулся огонь, сам корабль и все вокруг него покрылось дымом. А потом докатилось страшное эхо взрыва. Это был не только разрыв снаряда, взорвался весь корабль, и даже земля затряслась. Гора огня и дыма несколько минут держалась, акогда рассеялось, на месте корабля ничего не было – пусто!

– Шандарахнули, так шандарахнули, – все разорвало вдребезги, – рассказывал потом детям моряк-ветеран. – Стрельнул – то всего один раз за всю войну, да как стрельнул! Это была моя наводка, за нее орденом Отечественной войны наградили, вот он, всегда ношу на груди. У меня еще есть орден Отечественной войны, но этот конкретный, целого корабля стоит, – и ветеран целовал награду. Говорят, взорванный немецкий корабль искали на дне, но не нашли, уж очень там глубоко.

В послевоенные годы прошлого века народ в нашей стране жил бедновато, много тому причин. А когда сделали переворот, стали жить еще хуже, даже голодали. Чтоб прокормиться, Иван Селиверстович Журавель купил распашную лодку, стал подрабатывать на реке перевозчиком и одновременно ловить рыбу на подпуска. Плату за перевоз брал мизерную, а то и бесплатно, главное рыбалка, она кормила семью. Пяток плотвичек поймает и хорошо.

Селиверстыч – не святой, бывало и выпивал, песни пел, а если вынуждали, громко ругался, но пьяным или преступником не был никогда, жил честно, как многие простые люди. Пьяниц не любил, с них всегда брал полную цену за перевоз. На обоих берегах повесил рынды, чтобы народ не орал на всю реку, а культурно вызывал перевозщика ударами по рынде.

А людям только это и нужно – на другой же день ему пришили кличку «Рында». Он было обиделся , но не тут то было, ведь с одной стороны на другую кричали «Ры-ы-ы-ы-нда-а-а»!

Однажды он перевез троих пьяненьких пареньков, попросил плату за перевоз, а они не только оскорбили, но и избили. Побои не тяжелые, но страшно обидно. Так обидно, что разболелось сердце, и он слег в кровать в предынфарктном состоянии, едва откачали.

Прошло три дня. Шалопаи вновь пришли на перевоз, но ни перевозчика, ни его лодки не было, лишь гвоздем к дереву прибита фанерка , на ней написано «перевоз за лесом – 2 км вниз по течению. Если не верите, спросите у бакенщика 500 м вверх по течению». Балбесы спорили-спорили кому идти вверх, кому вниз по течению и подрались между собою. Двое ушли домой, а третий снял рынду и отнес на базу металлолома. Но ее там узнали и набили вору рожу.

После происшествия Селиверстыч загрустил, уныло бродил по двору рассеянный, невнимательный. Но рядом с ним собачка Кнопка и коза Зойка. Они как привязанные бродили за ним. Видно, понимали горе своего хозяина, ластились к нему: Кнопка без конца виляла хвостом, а Зойка своими рогами гладила ему ноги. Но все равно Селиверстыч был унылым. Когда работы по дому переделал, он вновь отвез лодку на перевоз, поставил рыболовные снасти и закрепил рынду, легко и глубоко вздохнул и вымолвил: «Слава тебе, Господи!»

Но старания собаки и козы он заметил, поэтому стал брать их к себе на работу. Как только рассветало, дружная троица выходила из дома и по лесной тропинке шла к реке: впереди виляла Кнопка, посередине Селиверстыч с веслом и чуть подальше коза Зойка, она непрыткая, всегда плелась сзади.

В первый же день поймал четыре плотвички и одного леща, плотвичек пожарил и съел, а леща отдал на базу металлолома приемщику в знак благодарности.

Вот и сегодня на рассвете они втроем бредут по лесу: дворняжка Кнопка, старый моряк Рында и кудлатая, упрямая коза Зойка. Вечером в том же порядке вернутся домой. Семья.

ВАЛЕНТИН МАРТЫНОВ, ветеран ВОВ, участник Парада Победы.

*Подпуск – рыболовная снасть с крючками для ловли самоловом.

Исполнилось 10 лет со дня выхода в свет журнала «Мозаика юга». Первый его редактор поэт Богза Александр Александрович, его соратник и жена, Богза Валентина Николаевна, филологи по образованию, учредили литературно-художественный альманах «Мозаика Юга», при активном содействии Краснодарского Краевого отделения Союза писателей, его председателя Придиуса П.Е., членов Ростовского регионального отделения Союза писателей России; Петрова B.C. (главного редактора журнала «Дон») и активной помощи литераторов юга России.

Небольшой альманах «Мозаика Юга» был задуман как журнал народной поэзии и прозы южного региона.

Участие профессиональных писателей в подготовке и выпуске журнала «Мозаика Юга» способствовало повышению уровня мастерства начинающих поэтов и прозаиков. Каждый выпуск журнала презентовался в краевых, городских, районных и сельских библиотеках, литературно-творческих объединениях Краснодарского края и Ростовской области с последующим обсуждением положительного опыта авторов. Такие встречи стали своеобразной школой писательского мастерства. Многие авторы «Мозаики Юга» участвовали в семинарах отделений писательских Союзов (Москва, Краснодар, Ростов-на-Дону, Тихорецк, Кореновск, Армавир, Кущевский, Курганинский и другие районы). Авторы журнала Л. Рогочая и А. Мецгер были приняты в Союз российских писателей, прозаик П. Шлапков – в Союз писателей Дона.

Журнал «Мозаика Юга» был успешно представлен на книжной ярмарке в Москве на ВВЦ в 2006 и 2007 годах.

Многие авторы – победители различных международных, российских, краевых и других литературных конкурсов и фестивалей.

Пять лет назад ушел из жизни первый главный редактор «Мозаики Юга» Богза Александр Александрович, о котором с благодарностью вспоминают поэты и прозаики и сегодня учредителем и главным редактором его является Валентина Богза, отличник просвещения СССР, обладатель Золотой медали ВДНХ, писатель-прозаик по призванию.

На страницах журнала соседствует творчество как мастеров слова, так и начинающих авторов. География журнала постоянно расширяется. В нем вы найдете не только знакомые имена профессиональных писателей Дона и Кубани, но и гостей из Сургута, Санкт-Петербурга, Прибалтики, Карелии и других регионов страны.

МА-МА МЫ-ЛА РА-МУ

Я – опять о детях, об образовании, о том, в чем я, бывшая «училка» и «завучка» прозрела окончательно и бесповоротно, а что – не понимаю а потому, – не принимаю, как педагог и как родительница.

Ситуация между Министерством образования и Науки и остальными заинтересованными лицами звучит выразительнее в известных поговорках: «А Васька слушает, да ест»; «Ветер дует – караван идет»... Настолько толерантными к воплям, возгласам, возмущенным вопросам академиков за круглыми и другой формы столами в телеэфире, к взрывным газетным публикациям, острым полемикам в журналах,– настолько толерантными (кроме троих аксакалов из «Белого солнца пустыни») могут быть только усопшие. Мастер-класс толерантности по отношению к мнению родителей, педагогов школ, средних и высших, самих школьников и студентов преподают нам авторы новшеств (ЕГЭ) и новых стандартов образования.

Смотрю я, что ни день на детей наших – загадка великая в каждом. А ну – кто получится из этого, который не ищет проторенных путей и шлепает прямиком по лужам, беззаботный, мокрый, беспечный, а, главное, счастливый? Вспоминается телерассказ о Константине Жукове (отце легендарного полководца Георгия Константиновича Жукова) – его, Константина, подобрали у калитки добрые люди, – подкидыш он был... Дали воспитание, а потом – образование классическое, общепринятое, в строгости и дисциплине. А кем будет эта заводная девчонка, что спуску не дает мальчишкам? Может великой актрисой, как Людмила Гурченко, которую папа называл «уркой»? Тайна эта – кто есть кто – конечно раскроется, но условия для этого трудного процесса и шанс его осуществления дает достойное образование. Даже из сорванцов. Возможно – и обязательно! – среди них есть великие, а если даже и просто граждане России? Каждый образ человека будущего лепит школа, поэтому образование – не услуга «Чего изволите-с?», а великая миссия и искусство.

На сегодняшний день все образование, школьное, как минимум, напоминает того подкидыша – его подобрали, но в какие руки? Сдается, не в самые чистые. В публикации «Наше все» Леонид Шахов пишет: «Школа превратилась/превращается в этакий сервис-фирму по оказанию образовательных услуг! А в любом сервисе два основных постулата: «Клиент всегда прав» и «Любой каприз за ваши деньги». Выбор, получается за клиентом, т.е. за учеником.»! Что мы имеем, когда «всегда прав» тот, кто в школе всего лишь обязан сидеть тихо и слушать учителя, не мешая другим? Имеем полное отсутствие дисциплины, следовательно и минимум знаний! А учителя, требующего послушания – страшно писать – но карают(!) и ученики и их родители. Все знают случаи расправ с учителями. Даже убийств! Никогда не пойму, как можно было превратить одно из лучших образований в мире – в «уличные разборки». «На протяжении десятилетий советская российская школа не просто учила – хорошо учила детей», – пишет Л.Шахов. – И не просто учила, а сеяла разумное и вечное. Помните: «Рисовать квадрат и круг, знать, где Север, а где Юг – учат в школе, учат в школе, учат в школе! Крепко накрепко дружить, с детства дружбой дорожить... И не путать никогда острова и города... Образование – одно из немногих достижений, наряду с хоккеем, балетом, космосом – чем мы всегда гордились». Поистине, чтобы сделать из великого – убожество – много ума не требуется. Поэтому, чем пристальнее мы вглядываемся – тем явственней проступает проверенная схема большого бизнеса: обанкротить то, что есть, а дальше – заточить под получение прибылей то, что осталось. Вот и не принимает Россия ЕГЭ, не принимает «стандарты», о которых сами дети говорят, что «они будут штамповать дебилов».

В публикации Виктории Работновой «Воспитание идеального электората» говорится: «Теперь в стандартах не прописано, чему именно будут учить школьников, а содержится только перечень «компетенций», которыми они должны обладать на выходе». При этом «планка» поднята достаточно высоко, но нет ни намека на то, как можно достичь подобных результатов... а необходимость разгрузки школьников объясняют стремлением сосредоточиться на воспитании граждан и патриотов своей страны, обладающих «целостным мировоззрением, соответствующим современному уровню развития науки и с толерантным сознанием, экологическим мышление и т.д. вплоть до ответственного отношения к созданию семьи,».

Для Российской школы, состояние которой продемонстрировала в сериале «Школа» Валерия Гай Германика – и, судя по тому, что образовательные ведомства не подали в суд на режиссера за клевету, а значит в сериале была показана правда – в стандартах для такой школы цели стоят заведомо недостижимые, о чем открыто и заявляет член-корреспондент РАО Александр Абрамов. «Стандарт для старшей школы, который приведет к тому, что уровень образования выпускников резко снизится – опасная бессмыслица. В результате его внедрения мы получим поколение полуграмотных людей, а это – национальная катастрофа.» Ведь мы замахнулись на инновационное государство! Кто работать будет? Довелось мне наблюдать в нефтегазовой отрасли работу молодых начальников, которых папы пересадили из институтской скамьи (где они больше оттягивались, чем учились) – да сразу в кресло начальника производства. Результат – резкое падение нефтедобычи. А это провал для отрасли. Этот же результат возможен и в инновационной России, когда из-за границы прибудут папины сынки «руководить».

Можно долго сетовать, да что толку? Просто досада берет и не отпускает. Вот показали по НТВ б марта «Русскую сенсацию» – автора ЕГЭ Владимира Хлебникова – директора Центра тестирования – приговорили его к 6 годам условно, и подумалось: а кто следующий реформатор, то бишь Александр Кондаков, который на сегодняшний день занят весьма прибыльным бизнесом – издательским? Успешный бизнесмен! И какова цена его уверенности в том, что возмутившие всех и вся новые стандарты удастся продавить? Виктория Работнова пишет, что в его издательстве, возможно уже и новые учебники готовы на новый предмет «Россия в мире», например. А цены-то ого-го! За «Литературное чтение» для 1-го класса мы платили 203 рубля, а за весь набор учебников для 1-го класса -2 тысячи с лишним! Миллиардные барыши принесет «Россия в мире» – и ничего нового. Потому что тема эта прописана в истории и экономической географии. Убеждена – интеллектуальный капитал – дети России и образование их не должно быть в руках бизнесменов. Именно, чтобы бывшее одним из лучших в мире образование не превращалось в «дрессировку кроликов для бизнеса», нужно и важно произвести настоящую реформу образования не с целью выкачивания максимальных прибылей из этого процесса, а с целью повышения качества образования и создания каждому школьнику одинаковых стартовых условий для жизни. А за основу надо взять классический набор предметов. Он должен быть незыблемым. Вопиющий вопрос дисциплины тоже решаем. Для этого надо бы ввести в школах нулевой класс, в котором и готовить детей к восприятию учебного процесса. Образование – это упрочение престижа государства, заниматься им надо серьезно, с полной отдачей.

Учитель – слово с большой буквы и государственная должность. Учитель – не менее, а более всех государственных служащих должен быть уважаемым, прежде всего, в смысле оплаты труда. Почему депутат, прокурор, судья получают 100 тысяч, а учитель – 10?

Это жалованье недостойно звания « учитель российской школы».

И, самое важное. Даже в царское время существовало Министерство образования. Почему в наше время есть министерства у полиции, у энергетиков, у природных ресурсов и т.д.? А у учителей – нет! Правильно говорит Шахов: Наука и школа – разные вещи». И ведомства должны быть разные. Школой должны заниматься выдающиеся педагоги и выдающиеся родители государства Российского, а не кто придется. Школа – это наше все. Остальное – потом. Газ, нефть, выборы, Олимпиада, Сколково, закон о Полиции и т.д. А также катастрофы с «человеческим фактором» во главе – все из школы. Какова школа – так и живем. Таково и государство. Поэтому реформу образования надо проводить взаправдишную, новыми кадрами, в новом аспекте и незамедлительно. Иначе – МА-МА МЫ-ЛА...

Одни пили, пели и плясали, вспоминая притеснения и страхи, от него испытанные. Другие метафизично морализировали о возмездии свыше и натурально философствовали обо всём в этом мире преходящем. Кто-то срочно планировал вечное функционирование всеблагой жизни без агрессии, но рядом некоторые уже пророчествовали о грядущих из-за гор ещё больших бедах абсолютной свободы передвижения и пищания. Нашлись даже такие, что чуток привсплакнули по невольно восхищавшей их мощи и харизме величайшего из противников. А уж разделить шкуру желающих набежало явно больше изначально определённого лимита.

Хоронят русскую литературу. Как? Традиционно.

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Рим»: В движении торговли, ума, везде, во всем видел он только напряженное усилие и стремление к новости. …. Книжная литература прибегала к картинкам и типографической роскоши, чтоб ими привлечь к себе охлаждающееся внимание. Странностью неслыханных страстей, уродливостью исключений из человеческой природы силились повести и романы овладеть читателем. Всё, казалось, нагло навязывалось и напрашивалось само, без зазыва, как непотребная женщина, ловящая человека ночью на улице, всё одно перед другим вытягивало повыше свою руку, как обступившая толпа надоедливых нищих.

Хоронят русскую литературу те, кто притесняем своей ничтожностью и устрашаем её величием, чей удел подленькое эпигонство и наглый плагиат, кому в своём семействе-отряде-виде дано утверждаться лишь воровством на кухне и ляганием мёртвых владык. Пьют, поют, пляшут, пророчат и делят: русский литературный процесс, де, усыхает! де, кончилось, иссякло величие русского творческого слова! и не родятся более таланты на Руси, перевелись её мастера. А отсюда, де, и охладел, выпарился читательский интерес.

Но тише, тише, господа грызуны, литературный процесс – это процесс народного самоопределения, самоосознания и самочувствования, это основосоставляющий, сущностный хребёт национальной культуры, и потому пока жив русский народ, ну никак не может умереть его литература. И не стоило бы никому спешить её хоронить.

Культура нации, тем более, имперской – живая интеграция, симбиоз множества субкультур самых разных психологических типов, нацию составляющих. Тут племенные группы и религиозные общины, сословия и возраста, цеха, союзы и товарищества: словене поморские и русины карпатские, угры пермские и мансийские, тюрки волжские и ленские, эсты, армяне, адыги, шорцы, уйгуры, орочи, коряки…. а из них – службисты дворяне и идейноносцы разночинцы, амбициозная интеллигенция и меркантильное мещанство, косное духовенство и студенты-протестуны, кулаки-мироеды и юродивые нестяжатели, вольницелюбивые казаки и прочие юристы… И кто из сих взбирается по социальной лестнице на властную вершину, тот и придаёт всему зданию обобщающий фасад. При сохранении внутренней полноты разностроений, разноцветий и разнозвучий.

Беда же нашего времени в том, что доминирующий на сегодня в России психотип циничного скоробогатого прагматика не просто задаёт тон, но стремится тотально подчинить своей субкультуре культуру общенациональную. Взлетев во власть насильно-революционно, то есть, не совсем по сложившимся правилам, это активное мировоззрение не знает иной формы реализации, кроме как диктатуры: неправедность-греховность природы своей власти оно пытается прикрыть-оправдать греховностью природы всеобщей. Для чего во всех социально-гуманитарных сферах безоглядно-наскоро рубятся и выкорчевываются вишневые сады.

Ох, почему революционеры так плохо учат историю? Корабль, на котором все только капитаны или кочегары, при несомненном удобстве взаимопонимания, неизбежно сядет на мель, – и это в лучшем случае. Жёсткая, категоричная социализация картины мира только под одну точку зрения – причина контрреволюций. Главная их причина: ведь психические типы со времён Адама не подвержены изменениям ни насилием педагогики, ни генетическим отбором, и чрезмерно ущемлённые и сдавленные, они, рано или поздно, обязательно взрываются. И не экономическими обидами или политическими страстями, а именно мировоззренческими мотивациями. Бессмысленно ли? Это, смотря с чьей точки зрения. Но то, что беспощадно, несомненно: кот съедает всех.

Искусство – одно из тех немногих полей интеллектуальной деятельности, на котором многоцветье субкультур соседствует и даже конкурирует безконфликтно. Более того, творческое взаимостолкновение, взаимопроникновение и взаимовлияние здесь весьма зримо и скоро плодотворит, обогащая и развивая всех соучастников, особенно меньших и окраинных это многоцветье составляющих. Искусство – важнейшая скрепа жизни нации. Лиши нацию внутрикультурного, творческого конкурирования, живого художественного взаимостолкновения, и её разорвёт. Под догматическим насилием обязательного для всех единомыслия и единочувствия сублимируются такие энергии, что не удержит ни какой террор. Старшее поколение хорошо помнит общественную реакцию на соцреализм в его апофеозе. Однако нынешняя гегемония убеждений «экономической целесообразности» для большого, настоящего искусства обернулась тем, что все реально творящие сегодня ощущают себя «хуже, чем при советской власти». Ведь если тогда художника угнетала некая обязательная недоговорённость, то теперь он обречён на полную невыговоренность.

Рынок-рынок-рынок… В современной России рыночно-конкурентных – именно обещанных конкурентных! – отношений нет ни в чём. За двадцать лет как бы «дикого» капитализма во всех сферах жизнедеятельности завершилась коррупционно-картельная монополизация, в том числе и на рынке искусства. Я уже не раз высказывался по поводу сложившегося расхождения интересов книготорговцев и авторов, писал о необходимости различения литературного процесса и литературного рынка , о фальсификации, подмене статусного народного звания «русский писатель» космополитическим понятием бизнеса «успешный автор реальной литературы».

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Портрет»: На другой же день, взявши десяток червонцев, отправился он к одному издателю ходячей газеты, прося великодушной помощи; был принят радушно журналистом, назвавшим его тот же час "почтеннейший", пожавшим ему обе руки, расспросившим подробно об имени, отчестве, месте жительства, и на другой же день появилась в газете вслед за объявлением о новоизобретенных сальных свечах статья с таким заглавием: "О необыкновенных талантах Чарткова": "Спешим обрадовать образованных жителей столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением. Все согласны в том, что у нас есть много прекраснейших физиогномий и прекраснейших лиц, но не было до сих пор средства передать их на чудотворный холст, для передачи потомству; теперь недостаток этот пополнен: отыскался художник, соединяющий в себе что нужно. "

Что нужно … А, кстати, что? И кому? Через скупленные товаропроизводителями СМИ в общественном сознании реальные лидеры литературного процесса подменяются шоуменами. Наивная наглость, с которой экраны и газетная бумага блефуют, назначая гениев, заявляя «бестселлеры» и вострубляя «хиты», давно даже не смешит. Назойливые однодневные пузыри земли , надуваемые «дебютами», «буккерами», «нацбестами», «большими книгами» и прочими липковскими продавцами воздухов, просто раздражают. Ну, неправда всё это! Не навершие это литературного процесса, а маргинальные наросты. И именно отсюда, из этой лжи, из унижающего представления о русском читателе, как о примитивно-всепожирающем рабе рекламы, и охладевает в обществе интерес к книге, падает покупательский спрос.

Нет, литературный процесс рынком не игнорируется. Имитация и фальсификация творчества убедительны лишь в отсутствии истинного художества – цыганскую бижутерию не выложишь на прилавке рядом с настоящим ювелирным изделием. Поэтому литературный рынок самой своей природой просто обречён преследовать литературный процесс, затирать его участников и их произведения. Какие финансовые, какие аппаратно-чиновничьи ресурсы брошены на то, чтобы современная читающая Россия не узнавала о своих новых талантах и забывала прошлые! Ну невозможно же поверить, что государство, замахивающееся на олимпиады и футбольные чемпионаты, никак не находит сил на ежегодное программное обеспечение детско-юношеских и школьных библиотек книгами нравственно-гуманистического, патриотического, гражданского содержания и, при этом, высокохудожественного письма. Здесь не бессилие, здесь явна, гм, …чья-то злая воля, ведь весьма регулярно библиотечные коллекторы набиваются бульварным неликвидом избранных издательских монополистов – за счёт налогоплательщиков.

Мы на собственном опыте познали, как безграничное доминирование одного психотипа несёт нации не просто некую ущербность культуры, а провоцирует массовое одичание. Так, подавляя и принижая иные субкультуры, гегемония идеи скоробогатства нарушило сложнейшие, сложившиеся за века общественные системы сотен и тысяч живых противовесов и взимоупоров, вызывав из небытия, казалось бы, давно забытые мировоззренческие конфликты, хаотизировав взаимовоздействия социума, оно запустило процессы внутригосударственных расколов и войн. Эгоцентристским упрощением-уплощением многоцветья общенационального домостроя, правящее скоробогатство обнаружило полнейшую неспособность планировать и строить будущее для всех, своей природной ограниченностью восприятия времени обрекло уже не одно поколение России на новую посадку на цепи кощеев и уталкивание в кувшины джинов раздоров и обид.

Мы, выращенные в СССР и вызревшие в РФ, убеждены личной жизнью: любая субкультурная гегемония – классовая, кастовая, сословная, возрастная, политическая, экономическая, националистическая, космополитическая – равно гибельны для нашего имперского общежития. Вечная Россия – живой, реагирующий на вызовы времени собор : неслиянное единение, несмесимое согласие. И иерархия управления (вертикаль власти) у нас состоятельна только при ясном стремлении ко всеобщей гармонизации. Истинная империя полногласна и симфонична, в ней власть и народ доверительны.

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»: Как умно определял Пушкин значение полномощного монарха и как он вообще был умён во всём, что ни говорил в последнее время своей жизни! "Зачем нужно, – говорил он, – чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон – дерево; в законе слышит человек что-то жёсткое и небратское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдёшь; нарушить же или не исполнить его никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в полномощной власти. Государство без полномощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединённые Штаты. А что такое Соединённые Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит" .

Культура ограничивает внешние свободы. Культура сковывает нутряной эготизм. Культура не украшает, а укрощает, она – сужающийся волевой коридор, по которому человечество следует из своей тварной животности в предписанную божественность. Именно поэтому самоубийственны расшатывания и ослабления сложившихся культурных структур: чем выше возведена плотина запретов, тем катастрофичнее её прорывы. И поэтому же все атаки на культуру, попытки избавиться от неё проходили и проходят под флагом «свобод». Вульгарное ли это развращение или эстетизированная натурфилософия.

Культура – материализация культа. И нам, русским, наследникам дел и носителям идей Российской Империи, которая есть материализация Вселенскости Православия, всегда необходимо помнить, что атаки на нашу культуру – атаки на нашу веру. Ведь рвущиеся к нам с Запада якобы всё новые и новые «свободы человека», на самом-то деле вековечные от первого грехопадения «свободы» от человека, от общества, от совести, от Бога. «Гуманизм», «либерализм», «глобализм», «эмансипация», «толерантность» и прочие «освобождения» личности – всё суть её атомизация. Атомизация, выхолащивающая лики-личности в маски-персоны, универсализация, распыляющая собор в толпу, плюрализм, расщепляющий объёмы иерархий в сетевые плюсности – всё истолчение, извращение духа через унылое, смердяковское ницшеанство, через базарный нигилизм – когда каждый против каждых.

В литературе это отражается заменой героя: героя – любимца народа, на оригинала, отторгаемого «массой»; героя, жертвующего собой «за други своя», на презирающего «толпу» нарцисса. Бульбы на Рахметова. Алеши Карамазова на Челкаша. Корчагина на Живаго. Нагульного на Мастера. А в своей сути – Христа на антихриста.

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»: Но как полюбить братьев, как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны и так в них мало прекрасного! Как сделать это? Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России. к этой любви нас ведёт теперь Сам Бог. Без болезней и страданий, которые в таком множестве накопились внутри её и которых виною мы сами, не почувствовал бы никто из нас к ней состраданья. А состраданье есть уже начало любви .

Вот здесь по нашей литературе и пролегает водораздел русского и русскоязычного . Деление это не на уровне этническом-национальном, и даже не на культурном, а выше – оно духовное, ибо оно есть исполнение или отрицание заповеди «Да любите друг друга». Всё русское – в любви к ближнему. А русскость – главный критерий оценки творчества писателя России. Славянина ли, тюрка ли, угра, монгола...

Сострадание – первый признак русскости литературы .

Вопрос русскости сегодня стоит острее, он воспалённей и болезненней, чем когда-либо. Почему? Сегодня государственность, которая, как во времена Орды, строится на полном игнорировании великорусской культурно-религиозной матрицы, не просто в кризисе, а в тупиках всех своих ролей: управленческих, защитных, судейских, этнических, социальных. Именно такая государственность глобального золотого тельца рушилась на Куликовом поле и на Угре, обречена она и теперь. И никакие ажиотажные цены на разграбляемые недра не в состоянии более поддерживать иллюзий какого-либо экономико-научно-технологического прорыва. Научная, промышленная и военная деградация, экономическая и продовольственная зависимость от системных мировых кризисов, народное неверие прозападной власти, выразившееся «русским крестом» вымирания, в этой системе уже необратимы.

При этом мы свидетельствуем встречный процесс – может быть, медленное, но постоянное воцерковление народа. Число не только принимающих обряд крещения, но и полноценно религиозно живущих, растёт, прибывает. И неотвратимо грядёт тот, столь долгожданный, столь выстраданный день, когда, накопив необходимую численную силу, русское общественное самосознание восстановит своё православное единство духа, обретёт молитвенную сплочённость в исповедании Истины и национальное согласие в устроении Отечества.

Родина даётся человеку как новый рай, как вероятная возможность трудом в поте лица искупить праотцово грехопадение. Но исполним ли мы в Родине предписанное нам Господом или будем вновь извергнуты? Устоим ли мы в праведности, обращая пустыни в сады, или опять падём, растлевая сады в пустыни?..

Летом 2009 года в Оптиной пустыни монашествующие приветствовали нас, писателей, как «соработников словом и сослужителей Слову». Однако, всё ли так благостно? Почему воцерковление народа идёт в параллели с общественным охлаждением к чтению?

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»: Чем выше истины, тем нужно быть осторожнее с ними, иначе они вдруг обратятся в общие места, а общим местам уже не верят. Не столько зла произвели сами безбожники, сколько произвели зла лицемерные или даже просто неприготовленные проповедатели Бога…. Обращаться с словом нужно честно. Оно есть высший подарок Бога человеку. Беда приходит к писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева, или какого-нибудь личного нерасположения к кому бы то ни было, словом – в те поры, когда не пришли ещё в стройность его собственная душа: из него выйдет такое слово, которое всем опротивеет. И тогда с самым чистейшим желанием добра можно произвести зло .

Видимый кризис культуры – в оскудении или вообще прекращении творческого прирастания. Видимый кризис культуры всегда связан с внутренним ущербом её философских, нравственных, убежденческих и метафизических оснований. И одно дело – кризис в душе художника, внутрисердечный разлад его как творца и человека, самоспор поэта и гражданина, взаимообиды жителя иных миров и бренного семьянина. Порой такой разлад переходит в отрицание действительности, в нежелание её, и тогда удушье от несправедливостей мира поражает художника неспособностью создавать истинно вдохновенные произведения: Беда приходит к писателю в те поры, когда он находится под влиянием страстных увлечений, досады, или гнева … Как много мастеров слова в перестройку впали в плакатность, в обличительство, вступили в перебранку с ненужным, как много просто замолчало, замкнулось-самосожглось. Но всё же подобные судьбы не обязательная черта конкретного исторического периода – личностные творческие депрессии, то множась, то минимизируясь, постоянно присутствуют в литературном процессе. И каждый раз эти трагедии индивидуальны.

Но есть кризис, который переживает вся Россия, и переживает именно сегодня. Это действительно ситуационный, характеризующий наше время кризис взаимоотношений художника и его аудитории – невостребованность культуры . В нём много составляющих: и государственное «невмешательство» в материально сверхобеспеченную агрессию идеологии общества потребления, глобально уничтожающую все национальные культуры, и «пятая колонна», под лозунгом борьбы с «тоталитарным наследием» атакующая нашу русскость, и отсутствие у постсоветского человека иммунитета перед соблазном скоробогатства. Но главное – это общий синдром безвременья , со всеми его симптомами: отказом от прошлого, неприятием настоящего и отрицанием будущего. Свидетельствуемая нами бомжовая безответственность общества – реакция на пережитый шок идеологического, государственного, территориального, экономического, социального сломов. Отсюда, из этого шока проистекает индифферентизм к культуре – как отказ народа от самонаблюдения и самоблюдения, самооценки и самовоспитания . Здесь корень национального обезволивания: унижающая русских реальность отзывается их нежеланием самоиндифицоваться.

Однако нельзя в сегодняшней невостребованности культуры не видеть доли вины и самих людей творчества, писателей прежде всех.

Всем всё понятно с литературным рынком. Там, согласно западной практике, чтобы стать «успешным», нужно уметь либо развлекать публику, либо её эпатировать. В первом варианте «издательский проект» запускается как «брендная» серия, во втором раскручивается как «бестселлер». По-любому, главный критерий ликвидной литературы – сюжетность. Герой-вождь коммерции, герой-гений продажности – сюжет. Увлекающий. Развлекающий. Отвлекающий. Для бульварной литературы сам человек , с его религиозно-нравственными, психологическими, философскими метаниями и поисками, не нужен.

Специфика же литературного процесса в том, что, освобождённые от госцензуры и расцветшие разнообразием тем и наименований, книги реальных современных писателей оказались не нужны для контролируемых несколькими издательскими картелями торгово-распространительных сетей. Сотни и сотни замечательных поэтов и прозаиков России сегодня лишились выхода к читателю. Так что, если книг по названиям и печатается в разы больше, чем когда-то в СССР, однако, изначально обессмысленные коммерчески, эти книги выходят крохотными тиражами в пятьсот-тысячу экземпляров. Такого количества едва лишь хватает на внутрипрофессиональный обмен.

Лишённые необходимой читательской реакции, писатели сегодня работают, всё более ориентируясь на отклик коллег, что чревато неким уклонением в ремесленнические изыски, в композиционные, стилевые и стилистические игры, грозит схлопыванием в корпоративную герметичность. Ибо в такой безаудиторной, безответной литературе есть опасность, что человек тоже станет не самым важным, и мы как-то уже опасно долго не видим новоописанных типов, не слышим новых нарицательных имён. Притом, что переживаемое время своей обнажённой трагичностью просто осыпает нас бесчисленными примерами мужества и ломкости, стойкости и предательства, духовного преображения и нравственного перерожденчества. Материала, живого материала для художественной разработки ныне не меньше, чем в началах прошлого и позапрошлого веков, не меньше, чем в годины войн и прорывов в космос, однако даже у живописцев что-то не выходит полножанрового изложения современности, даже у них всё эпическое в древностях – князья, богатыри, не мы… . А мы – или в мелкотемных финтифлюшках, или в фантазийной безответственности.

А ведь главная, почти единственная задача русского искусства – свидетельствовать жизнь человеческой души в её богоискании, богоотрицании и богопознании, в соблазнах гибели и благодати воскрешения, весь смысл русского художественного творчества в отражении и описании развития внутреннего человека, его преображения. Душа человека – вот что должно отражаться в произведениях искусства. В и денья и в е денья человеческой души ждёт от русского автора русский читатель. И оттого-то, кроме прочих причин, невостребованны сегодня книги, что наш современник не видит в них своего отражения, не видит приоткрытия тайны своих сердечных мук и радостей, своих страхов и чаяний. Не находит он на пахнущих типографской краской страницах вопросов-ответов жизни и смерти, любви и чести, правды и долга, что терзают его и озаряют, жгут и утешают.

В нашей развороченной, разорванной, надруганной России как никогда читатель жаждет сострадания. И на эту тягу сердца к сердцу невозможна никакая ответная фальшь ни за маской вежливости, ни в философии киников, ни под профессиональностью воплей наёмных кликуш-плакальщиц. Не удастся спрятать авторскую несострадательность ни за эпохальной темой, ни за оригинальной конструкцией, ни за изысканной стилистикой. Каким бы узорочным слогом не вышивались тома, каким бы метафорным кружевом не выплетались, сколькими зверствами царей не дыбились, какими кознями спецслужб и масонов не припутывались – если не уронится девичья слезинка на страницу, если не воспалится юноша жаждой всеобщей правды и счастья, и старик не завертится совестной бессонницей, – всё это мимо, всё пусто, безнадобно. Сколько берёзок, ржи и двуперстий не накладывай – не русско.

Книга всегда разговор личный, писатель и читатель всегда один на один. Сердце к сердцу, душа в душу. А разговор по душам, беседа душ ведётся языком лирики. Лиризм – уникальное свойство русской культуры. Это не сентиментальность германцев, не сплин англичан. Не испанская романтика. Русская лиричность непереводима, она непередаваемо тонка, тиха, она только наше и только для нас. Лиричность выше смысла, выше тона, она – русская душевность .

Лиризм – второй признак русскости литературы.

Да, многие элементы культуры объективно обусловлены исторически. Так нашей сей -историей (не новейшей, а сегодняшней, нынешней, текущей, оной – сей ) объясняется общественный заказ на «старение» писателя. Современный читатель, переживший 20-летие великих потрясений, ищет в литературе авторов не безответственно революционных и модерновых, а умных и совестных, с которыми есть о чём посоветоваться, у которых есть чему научиться. Лицедейский нигилизм в контексте реальной национальной трагедии давно уже всех утомил, да и «открытия» в девяностых «рисковых молодых» с их декларативной жестью и патологиями оказались не более чем культуртрегерскими играми рынка.

Поэт юридически не обязан быть гражданином – и социальность не единственный источник его вдохновений, да и «правящий режим» ему, ох, как зачастую чужд. Не обязан поэт быть и учителем: менторство убийственно для творчества. Но есть любовь, есть сочувствие…. Читатель всегда ищет в большой, настоящей литературе свидетельств и толкований своему бытию – внешнему и внутреннему. А сегодняшний читатель, участник и жертва затянувшейся смуты, ищет в книгах особенной мудрости. Мудрости, что не увязывается ни с жизненной опытностью, ни с учёностью, а принадлежит области религиозной. Ибо мудрость определяется нравственностью : «Начало премудрости есть страх Божий». Знания лишь придают изначально культовой данности дополнительную культурную устойчивость.

Третий признак русскости – нравственная неколебимость .

Почти уж два века тому назад, Николай Васильевич Гоголь, «Выбранные места из переписки с друзьями»: Если писатель станет оправдываться какими-нибудь обстоятельствами, бывшими причиной неискренности, или необдуманности, или поспешной торопливости его слова, тогда и всякий несправедливый судья может оправдаться в том, что брал взятки и торговал правосудием, складывая вину на свои телесные обстоятельства, на жену, на большое семейство, словом – мало ли на что можно сослаться.

«Соработники словом и сослужители Слову». Литературный процесс глубиной художественной проработки новоприобретаемого народного опыта, полнотой охвата его тем и сюжетов должен постоянно отвечать интеллектуальным и эмоциональным запросам общества. Труд писателя – в осмыслении, отборе и эстетизации характерных фактов и главных тенденций современности, уложении их художественными образами в фундамент мировоззрению будущего. Из века в век, от поколения к поколению. Написаны книги восемнадцатого века, написаны девятнадцатого и двадцатого. Пишутся двадцать первого – Бог каждому времени посылает своих свидетелей. Не вычислима и не объяснима раздача Им талантов, но в том, с каким постоянством и щедростью осыпается литературная Россия благодатью вдохновений, есть наша непреходящая радость сознания Его любви. Наша уверенность и сила, наше оправдание. Оправдание через промыслительную надобность своему народу.

Поэт нравственно обязан быть народным. В России понятие народности в оценке писательского труда неизменно, пожалуй, со времён Дмитрия Веневитинова: народность «отражается не в картинах, принадлежащих какой-либо особенной стране, но в самых чувствах поэта, напитанного духом одного народа и живущего, так сказать, в развитии, успехах и отдельности его характера». О единочувствии и Аполлон Майков: «На нас писателях лежит великий долг – увековечить то, что мы чувствовали со всеми. Нам следует уяснить и осязательно нарисовать тот идеал России, который ощутителен всякому». Аполлон Григорьев: «Поэты суть голоса масс, народностей, местностей, глашатаи великих истин и великих тайн жизни, носители слов, которые служат ключами к уразумению эпох – организмов во времени, и народов – организмов в пространстве». А в молитвенной формуле Церкви: «единеми усты и единем сердцем».

Так только и следует понимать: сегодняшняя политико-экономическая изоляция писателей от читателей, искусственное отчуждение интеллектуальной элиты от своего народа, коррупционно-рыночный зажим «голоса масс» – преступление против промысла Божия.

В аномальной ситуации отсутствия читательской реакции, писателям как никогда необходима литературная критика, необходима её ориентирующая помощь в сохранении взятого направления, в удержании уровня, в защите от отчаянья трудового одиночества.

Русская литературная критика, со своей специфичностью развития из «штилевых» споров времён Тредьяковского и Сумарокова – через перетягивание каната философией эстетики Веневитинова с эстетической публицистикой Белинского, через все «измы» ХХ века – до победного прорыва Лобановского национализма сквозь Яковлевский коминтерн, русская критика никогда не укладывалась в рамки меж искусством и наукой, меж поэзией и литературоведеньем. Она всегда была грозовым фронтом мировоззрений и наковальней общественного мнения. Рецензии, обзоры, критические и проблемные статьи, монографии и диссертации, вроде бы только оценивающие и истолковающие, глоссирующие и комментирующие новоявленные художественные произведения, зачастую становились у нас политическими и гражданскими актами, религиозно-исповедальными поступками.

Поэтому не будем даже поминать хоронёров русского литературного процесса. Фамилии и лица критиков, обслуживающих литрынок, как и их выдвиженцев на буккеры, нацбесты и большие книги, нам и так вбивают через экраны НТВ и «России- К », через колонки «Коммерсанта» «Московского комсомольца», сайтом «РЖ». Они же и в списках встречающихся с Президентом РФ, и выезжающих в заграничье представлять русских за счёт русских. Пусть глумятся, пусть поют и пляшут, морализируют и философствуют, пусть делят нашу шкуру. Разрушение России и конец русской культуры – их природные чаянья. И корм.

От начал Киевской и Ладожской Руси мы лишь Ордынским периодом выпадали из общеевропейского цивилизационного котла. Союзничая и воюя, заимствуя и конкурируя, столетиями наши политика и искусство, торговля и товаропроизводство, образование и наука заплетались и диффузировали с европейскими. А преодоление Смуты, колонизация Зауралья и выход к морям позволили нам занять достойное место в ряду нарождающихся империй, разносящих, цивилизаторствуя и стандартизируя под себя местные культуры, европейскую законность и просвещение колониям Америк, Африки и Азии.

Мы – европейцы. Но Восточные. И дело не в кровном противостоянии славян и германцев, угров и кельтов, ромеев и тюрков, главное, в чём мы упорно сохраняли и развивали свою самобытность, свой культурно-исторических тип – в нашей вере, в нашем Православии. Однако с революций Петра мы, вначале аристократией, а затем и всё более широкими кругами коммуникативно и этикетно, идейными увлечениями и политическими пристрастиями, причёсками и одеждой становились европейцами прозападными. А далее коммунистический атеизм подсёк нашу вероисповедальную культуро-созидающую и государство-образующую ось, «свободой совести» духовно сравняв нас с уже музейно-католическим или, точнее, с иудео-протестантским меркантилизмом, лишив перспектив самобытного развития. Ныне деспотия капитализма окончательно синхронизирует наши управленческие, образовательные и культурные институты с западноевропейскими, обрекая и рационально, и сенсуально русских детей становиться космополитами. И именно поэтому наш экономико-управленческий афронт, наше российское национально-социально-политическое фиаско – только фрагмент, всего лишь частный случай крушения общемирового прагматизма и утилитаризма . Конца рационалистической цивилизации Великого Инквизитора.

Заведенная атеизмом в мировоззренческую несамостоятельность, перестроечно-застойная РФ ныне в тупиках глобализационных. Королевства и республики, империи и колонии, военные блоки и экономические союзы, банковые и торговые сети, картели и корпорации, династии и кланы, аристократии и общественные движения, научные сообщества, политические интернационалы, народные фронты, партии, мафии – всё то, что скрепляло, регулировало и упорядочивало отлекаленный под западноевропейское постхристианство механистический мир научно-технического прогресса, вдруг разом завибрировало, закружилось и впало в невозвратное пике производственных стагнаций, банкротств, дефолтов, революций и войн. Кажется, сама Земля сотрясениями и цунами, пожарами и тайфунами пробуждает и возбуждает человеческое сознание, нудя сбросить рутинёрство материализма.

И так уж нам посчастливилось родиться во время перемен, но все мы участники и свидетели заката и восхода культурных эпох, свидетели и участники принципиального переворота человеческого сознания. Так уж нам посчастливилось, но именно на нас закончилось трёхсотлетие искушений, убеждений, наслаждений и насилий безбожностью. И нам выпало встречать возвращение миру религиозного типа мышления , реставрацию религиозно устроенных обществ и государств, возрождение религиозного бытия народов.

Так уж сложилось – наша стража перед рассветом, и это нам промысленно в самый тёмный час послужить живой, чувствующей и мыслящей связью, стать живыми проводниками меж сменяющимися цивилизациями, вынося из ветхости в новость самое ценное, самое сутевое, стволовой смысл всего нашего существования – нашу русскость.

Потому как сегодня, нашей сей-историей перед нашей культурой, нашей литературой, и, в том числе, перед литературной критикой ставится задачей, не больше, ни меньше, как удержание русскости в России . Это главная национальная идея, главная мысль о будущем и главный план действия в современности . Задача эпическая, требующая сверхподвига, сверхотдачи, полной подчинённости себя осознанной и прочувствованной миссии. Но всё же выполнимая.

Необходимо лишь волевое, добро-волевое, желанно-волевое принятие на себя ответственности за своё время. За его непрерывность, непресекаемость, связность.

Необходимо лишь сознание, нерасслаблямое, сосредоточенное сознание того, что, чем бы мы не отговаривались и как бы не отнекивались, но нам придётся отвечать за данную здесь краткость перед Судом вечности.

Необходимо лишь бесстрашно открытое, нелукавое и неленивое сердце, сердце, через которое прокачивается горячая кровь наших отцов и наших детей.

Необходимо лишь постоянно вслушиваться внутри себя к путеуказующему зову отъятого за отступничество Рая, звучащему мелосом данной нам на стойкость Родины.

Необходима лишь ясная, неотвлекаемая память о том, что смысл нашей жизни – любовь, суть наших трудов – любовь, и даже смерть – не смерть, если она во имя любви. Во имя Бога, который и есть Любовь.

Страшно? Да. Но не тоскливо. Потому как не впервой.

Смену цивилизационных эпох Русь-Россия переживала неоднократно: Киев, Орда, Москва, Петербург, СССР… И каждый раз через все ужасы и скорби, гневы и нужды переходных смут и порубежных раздоров проносили мы своё русское предназначение, сохраняли завещанное, выдерживали свой смысл. А затем непостижимо скоро, словно претерпевший страдания Иов, восстанавливали утерянное добро, приумножались числом и возносили хвалу Богу за всё ниспосылаемое.

Но была в прошлых испытаниях за нами порука, стояла сила, на которую прочно опиралась наша русскость – народные чёрные сотни, чёрные тысячи, миллионы. До последних времён была Россия страной крестьянской, и в этом-то крестьянстве, в косном его консерватизме и упёртой неизменности, спаянных из двухтысячелетнего хлеборобства и тысячелетнего Православия, хранились наша самобытность и наша самостоятельность. Проверенная историей мощь христианско-крестьянской культуры, духовное богатырство христолюбивой деревенщины покоили уверенность русского человека любого сословия и положения, любого образования и философского уклада в невозможности национального нашего растворения ни в Востоке, ни в Западе. А вот теперь…

Домирающая деревня не сможет более выставить ополченцев ни против плотского врага, ни против бесплотного. Разорённо-бесперспективная, она отступила, отжалась в южное Черноземье, опустынив центральную и северную Русь, запогостив былые выкосы и пахоты. А у нынешних огородников, фермеров и батраков атрофирован, за совхозные поколения изжит сам дух крестьянства-христианства – и реденькие поселковые храмы собирают на литургии десяток-другой немощных и убогих. Нет больше за нами той силы, деревня сама молит о спасении.

Мы теперь крайние. Страшно? Да. Но не тоскливо.

Потому что уже верим. Потому что уже знаем свободу. Которая и есть вера: свободное действие в согласии с Промыслом. Ведь переболели мы уже, перестрадали своё блуждение из свободы-любви жизни в «осознанную необходимость» существования . Существования ради существования, существования для и во имя существования.

Кто «мы»? Ну, уж не те, кто порождён лишь «разделением труда на умственный и физический». Русская интеллигенция и западные интеллектуалы – да, понимающие, да, думающие, разумные. Условия появления общественного слоя «людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры» и на западе Европы и на востоке вроде бы были одинаковы, время – близко. Более того, наша интеллигенция, выходящая из Петровской бюрократии, нянчилась иезуитскими и лютеранскими школами и лицеями, религиозно вскармливалась польско-киевской схоластикой, морально – слухами о французских «свободах, равенствах и братствах», она училась видеть окружающую Россию глазами итальянских художников, рассуждать о её благе немецкой философией, планировать английским экономизмом. Но! Но, всё равно, она так и не стала синоним западноевропейского интеллектуализма. Не стала благодаря этой самой своей «принадлежности высокой нравственности» – своей корневой русскости, исходно-родовой православности. Сомневаясь, вольнодумствуя даже до богоборчества, а, точнее, протестуя против устроенного по всё тому же европейскому образцу синодально-государственного религиозного формализма, русская интеллигенция, соблазнясь «возможностью проявления своей воли на основе осознания законов развития природы и общества», по-полной испила всю желчь «своей воли» рабства антихристу, «в белом венчике из роз» поведшим страну всё убыстряющимся революционным шагом в ад.

Зато есть теперь у интеллигенции очень личный опыт переживания горько-вечного Евангельского сюжета: это сын, отделяясь в самохотение, забывает об отце, но отец-то ждёт сына всегда. Это человек в самолюбовании оставляет Бога, Бог же человека никогда.

Русская интеллигенция собою в себе переболела-преодолела безумие прагматизма, и жертвенной кровью, скорбями и унижениями выстрадала, вымолила своё возвращение из утилитаризма. Теперь она уже верит зная . И полнятся городские храмы до пределов, и сколько бы новых приходов ни регистрировали, и сколько б церквей ни восстанавливали, ни строили – городские храмы заполняются. И встают рядом с уже раскаявшимися даже не сомневавшиеся – а это и есть возвращение миру религиозного мышления . Пенсионеры и школьники, женщины и солдаты, молодожёны и ветераны, профессора и студенты, музейные работники и офисные служащие – храмы наполняются новым народом для созидания новой России. Потому-то и не тоскливо.

«Соработники словом и сослужители Слову»... Исторически русская литература признаваема вершиной роста-развития национального самопознания, чувственным остриём общественного самоощущения. При этом литература у нас не подменяет философию и не отвергает социологию, просто то, что наш писатель высказывает, потом учёный доказывает: у русских интуиция всегда опережает логику, и настоящий писатель рождён видеть энергии ещё только в мир входящие, слышать пульс едва начавшегося процесса, а не анализировать уже свершившиеся и доказанные факты.

Писатель – физиолог бытия, философ – его анатом. Писатель особым даром оголённости своей души, инструментами обнажённой сенсорики улавливает дух времени и переводит его в образ, передавая далее общественному сознанию. Ведь действительно, русским обществом принимаются, разбираются-осмысляются и усваиваются только те идеи и представления, что перед этим были уловлены, прочувствованны, просмотрены и отцежены через этико-эстетические сита русской литературой. Наша литература – всегда интеллектуальное поле риска, идейное первопроходчество, мыслительная разведка боем. Нередко литературные сюжеты в России переходят в реальные исторические события, и литературные типы становятся их действующими лицами. И критика тогда первой из наук излагает-толкует уловленное писательской интуицией нечто только начинаемое.

Да, в период от Ломоносова до Пушкина литературная критика практически не выходила за вкусовщинное распекательство. Новиков в « Путешествии на Парнас» так живописал критиков: «Вид их был угрюмый и свирепый; глаза сверкали как молния, а языком они никого не щадили». И писатели не только к ним не прислушивались, но в меру сил игнорировали их фельетоны и сатиры. Ответной реакцией стало внутреннее межавторское рецензирование, герметично символическое – так называемая «масонская литературная критика»: «арзамасцы» хвалили или порицали творения своих собратьев согласно критериям, непонятным непосвящённым.

Первые системно внятные разборы произведений у нас начались в литературных кружках-объединениях Станкевича в Москве и Пушкина в Санкт-Петербурге. Как ни курьёзно, но российская критика своим появлением на свет обязана цензуре: передовая дворянская молодёжь, по-русски безоглядно вовлекшись в модный европейский мятеж философии социальной против философии эстетической, однако, из-за «последствий декабрьских» не имея возможности открыто спорить о политике, государственном устройстве и народной пользе, пошла в литературную критику. Писатели моделировали ситуации, а критики их обсуждали с уже достаточно методологически проработанной позиции «служения общественному идеалу». И далее эта специфика философичности литературной критики и литературности отечественной философии протянулась, качаясь меж публицистичностью и эстетством, до наших дней. Это на Западе литературная критика в философском аспекте рассматривается лишь как расширенный акт чтения, но в России-то от неё ждут большего – выработки ориентированной на правду общественной позиции в отношении проблем, событий, поведения отдельных личностей или социальных групп. Как нет у нас и «чистых» философов, не отметившихся феноменологическим или объективистским разбором чьего-то литературного творчества, куда более влияющего на идеологическую тональность русского общества, чем самая агрессивная партийная пропаганда.

Понятно, что под «обществом» мы здесь подразумеваем не «совокупность людей, объединённых исторически обусловленными социальными формами совместной жизни и деятельности» – т.е. не рабовладельческое общество или капиталистическое, а «круг людей, объединённых общностью положения, происхождения, интересов». Здесь «образованное», «передовое общество» – это интеллектуальная элита нации, состоящая из лучших представителей религиозных и художественных, научных и промышленных, военных и разночинных кругов и сословий. Элита, принимающая на себя нравственную ответственность за жизнь всей нации.

Наука критики – как философия литературы, развивалась параллельно с науками чисто филологической семьи – с литературоведеньем с её теорией и лит.историей, с текстологией, палеографией, с семиотикой. Рождались методологические направления и школы, имена Буслаева, Веселовского, Жирмунского, Потебни вставали рядом с именами Белинского, Григорьева, Григоровича, Страхова, и к двадцатому веку русская литература, оснащённая собственными научно-исследовательскими институтами, вошла в мировое лидерство на равных с литературами других имперских языков. Русская литература за двести лет выросла из любительства одарённых и образованных в профессиональный цех, и право на участие в формировании эстетических вкусов и этических взглядов у других славянских народов, в греко-романской, германской, англо-американской, в китайской, в японской и иных национальных культурах за нашей литературой утверждалось не феноменами гениев, не единичными их произведениями, а именно как за сущностной постоянной в духовной истории человечества. Уже два столетия цивилизованный мир просто немыслим без идеалов и образов Пушкина и Тургенева, Достоевского и Толстого, Чехова и Шолохова. Поэтому режим изолирования современных русских писателей от интеллектуальных читательских кругов Европы, Азии, Африки, обеих Америк и Австралии, с шулерской подменой их русскоязычными фарсёрами литрынка, режим, жестокостью цензурирования перекрывший советский «железный занавес», чувствительно ущемляет, ощутимо беднит и обкрадывает мировые культуры.

Смысловая составляющая в литературе доминирует над эмоциональной так, как ни в одном из иных искусств. Литература в отношении других художеств – как математика к остальным наукам: без цифровых расчётов нет ни физики, ни ботаники, ни космонавтики, ни психологии. Без словесного воплощения мыслеобразы не оформлены, не ясны даже самому их создателю, тем более, не передаваемы вовне и не фиксируемы. Поэтому искусство театра, искусство живописи и музыки, – даже танцы! не самостоятельны вне искусства слова. А критика литературы – русская критика, по высоте поднимаемых идеологических, социальных и ремесленных вопросов и по глубине их проработки не имеет аналогов ни в театроведенье, ни, тем более, в критике живописи или музыки, пожалуй, со времён Стасова. Однако, и Стасов, в своих идеологических программах для художников и композиторов, – наследник и продолжатель духовных и национальных исследований «Современника», «Отечественных Записок», «Москвитянина».

Своим первородством в культуре литература поставлена в особую ответственность за векторность, направленность развития всех искусств, за ориентацию всякого творчества относительно того самого «служения общественному идеалу». Из философичности нашей литературы тянется пуповина ко всей культуре. Из философии литературной критики – ко всем видам искусствоведенья. И как бы мы не отнекивались, чем бы не отговаривались, но это нам, литераторам, прежде и более всех, отвечать за непрерывность, непресекаемость времени. Писателям и критикам, коим выпало стать живыми проводниками, живой связью сменяющихся цивилизаций, должно сознавать и чувствовать свою ответственность особо: сегодня сострадание, душевность и нравственная неколебимость востребованы обществом как никогда – ведь эта стража перед рассветом, и ждёт народ от литературы сверхподвига, сверхотдачи, полной подчинённости миссии удержания русскости в России .

Идея овладевает массами и становится исторической силой через жертвующую себя ей личность. Только самопожертвование, самосгорание идейного человека способно возвести настроение общества в убеждение , желание новой жизни в волю её построения. Поэтому каждая эпоха для нас портретна, каждый исторический период поименован и оличен царями и пророками, святыми и поэтами, первооткрывателями и воеводами. Наречётся в чьи-то имена и грядущая эра: всё вокруг уже видимо настраивается, сосредотачивается, уже концентрирует, сгущает чувства и мысли в ожидании тех новых людей, кто своим примером, своей судьбой зажгут пламя русской духовной реконкисты.

Грядут имена и для нашей новой поэзии, и для нашей новой прозы, новой критики. Ведь как всегда русской литературе предназначено первой провозвестить миру о часе религиозного общества. И кто на этот раз вспыхнет Пушкиным, Гоголем, Белинским? Скоро, уже скоро мы всё узнаем. Но сейчас не до гаданий, сейчас наша задача удержать культурную среду, не сдать классическое наследие, защитить и сохранить нашу русскость, в лоне которой, Слава Богу, уже бьётся сердце новой литературы для будущей России.